Звезды оперетты Татьяна Шмыга: сохранить молодой голос

Татьяна Шмыга… Блистательная, неповторимая. Любое ее появление на сцене неизменно сопровождают аплодисменты. Ей подражали, ее обожают. «Если бы вы знали, сколько человек иссушили свои души, для скольких людей вы стали неразделенной мечтой…» – эти слова московского мэра – не просто праздничный реверанс в адрес актрисы, чей личный и творческий юбилей отмечал в 1999-м году Московский театр оперетты. Это признание в любви от имени многомиллионной армии поклонников, почитателей таланта артистки, чья судьба вот уже 46 лет связана с самым жизнеутверждающим жанром музыкального театра.
Татьяна Шмыга – легенда и обаятельная женщина. С ее именем и обликом, с ее голосом и манерой ассоциируется в нашем сознании блистательная Нинон из «Фиалки Монмартра». Она же – первая «прекрасная леди» мюзикла на отечественной сцене. И в любой роли – органична, женственна, неотразима.
В дни, когда Московская оперетта отмечала юбилей своей примадонны (символичное совпадение: юбилей театра и юбилей Шмыги!), наш корреспондент Елена ЕЗЕРСКАЯ встретилась с Татьяной Ивановной. И состоялся разговор – об оперетте, о музыке, о вре-мени.

– Татьяна Ивановна, вы – звезда оперетты. Думали ли вы когда-нибудь, что станете для большинства любителей театра в нашей стране ее символом и любимицей вот уже на протяжении многих лет?
– Никогда. Не думала и не желала для себя такой судьбы. В ранней юности я мечтала о юриспруденции, мне нравилась (по крайней мере, так она мне представлялась) атмосфера судебных заседаний – открытые эмоции, красивые речи. Я считала, что непременно должна попробовать себя в этой сфере. Но судьба повернулась иначе. У меня был небольшой голос, я любила петь, и друзья семьи убедили моих родителей учить меня пению. Первая моя учеба – это музыкально-театральное училище имени Глазунова. Там я проучилась 4 года и практически потеряла голос. Но, к счастью, нас перевели в ГИТИС и моим педагогом стала уникальный мастер Дора Борисовна Белявская. Ее сегодня нет с нами, но я до сих пор продолжаю заниматься с ее дочерью, профессором Мариной Никольской. В общей сложности я уже 50 лет занимаюсь по этой вокальной школе, и, конечно, благодаря ей я 46 лет пою в театре.
А слово «оперетта» поначалу и не возникало. Я мечтала быть камерной певицей. И по сей день романс – мой любимый жанр. И хотя и выросла на оперной музыке, я буквально пропадала в Большом театре, слушала оперы, смотрела балеты, но все-таки готовила себя к камерной сцене – перепела, кажется, все романсы.

– Так как же в вашей жизни возникла оперетта?
– Это была чистая случайность. Сразу после окончания ГИТИСа меня и несколько моих сокурсников художественный руководитель нашего курса Иосиф Михайлович Туманов взял в Московский театр оперетты, где он в то время был главным режиссером.
Я очень трудно привыкала к театру, была страшной трусихой, боялась петь, боялась репетиций. Но, как видите, «все обошлось». Потом были приглашения в драматические театры, меня звали и театр имени Вахтангова, и в Ленинград. Но я не могла порвать с музыкой. Знаете, я больше всего и лучше всего выражаю свои эмоции именно через музыку. И мне действительно удавалось не только спеть, но и сыграть музыку. И поэтому я решила, если Бог дал мне голос, не буду противиться судьбе.

– А что было самым сложным для вас в оперетте?
– Пение. Мне все время казалось, что голос у меня недостаточно сильный для оперетты, и поэтому я в свое время не пела ни Сильву, ни Марицу. И, что особенно обидно, не спела Ганну Главари, о роли которой мечтала всю жизнь. Сегодня я сожалею об этом, ведь с опытом приходит понимание того, что главное в вокале – не сила голоса, а умение правильно им владеть. И не случайно, что в последнее время я от очень многих друзей и зрителей слышу – ты стала петь даже лучше, чем в молодости. Опять же – спасибо Доре Борисовне. Но голос надо еще и беречь. Мне кажется, любой певец должен сохранять голос молодым. Я знаю тех вокалистов, кто почему-то уверен, что голос должен взрослеть и стареть вместе с ними. Но, к примеру, Валерия Владимировна Барсова, несмотря на свой преклонный возраст, сохранила молодой голос и до конца дней пела Снегурочку.

– А как сегодня театральная молодежь приходит в театр? Что-то изменилось в этом за последние годы, которые принесли столько перемен и в нашу жизнь, и на сцены театров?
– Мы и сейчас принимаем молодых артистов после прослушивания. Но тут вопрос посерьезней. У нас уже 20 лет нет главного режиссера, нет художественного руководства театром. По-этому порой получается: приходит молодая актриса и сразу поет ведущие партии. И какой бы у нее ни был замечательный голос, какой бы выдающейся длины ноги, – это опасно. Молодым актерам сегодня порой внушают, что они сразу могут все. Они, может быть, и хорошие, и способные, но… надо же дать им время на то, чтобы освоиться со сценой. Ведь это такие сложные вещи – сценическая походка, манера свободно держаться, правильно говорить, петь. Этому учит только сцена и время.
У нас в театре очень много талантливой молодежи, и каждый из них работает только на своей индивидуальности, а это иногда ведет к штампам. И вот чтобы такого не случилось, нужны крепкие творческие, режиссерские руки. Мы с другого начинали. Сначала – горничная, потом сыграешь еще какую-нибудь маленькую рольку, еще одну – это давало возможность почувствовать, как ты становишься актрисой. Я даже не помню, когда впервые сказала себе и сказала ли вообще: вот я и актриса. Пела в театре все, что предлагали, и делала это с удовольствием.

– На ваш взгляд, проблемы, о которых вы сказали, в театре способен разрешить только режиссер?
– Оперетта – такой же театр, как и все остальные. Плюс – музыка, танец. И, как и в любом другом театре, в нем все взаимосвязано. Поэтому и нашему театру необходим человек, который сумел бы все это объединить – дирижеров, балетмейстеров, сценографов и, конечно же, артистов – в одном художественном стиле. Но это уже я размечталась, потому что сегодня редкость – просто музыкальный режиссер, не говоря уже о личностях, которые могли бы стать во главе такого театра, как наш. Когда художественный руководитель на равных со всеми по культуре, по интеллекту, по таланту, по эстетике – это скучно. А самое важное – человек, который стоит во главе творческого руководства театром, должен заболеть театром и посвятить ему жизнь. Такими на моей памяти были режиссеры Туманов и Канделаки, дирижер Столяров, балетмейстер Шаховская, художник Кигель, художник по костюмам Вайсенберг. Вот это было идеальное руководство театром. И результаты были! – на большинство наших спектаклей нельзя было достать билетов.
Потом приходили в театр и другие руководители, которые, хотя и ставили время от времени хорошие спектакли, но, в сущности, не очень понимали и, возможно, не очень любили оперетту. А в течение последних 20 лет, когда у нас вообще нет художественного руководителя, появлялись разные режиссеры. Они ставили спектакли и уходили. Спектакли бывали разные – недолговечные, проходящие, но были спектакли и с другой судьбой.
Вот Евгений Вениаминович Радомысленский поставил «Катрин», и спектакль идет уже 15 лет. Удачный, постановочно крепкий спектакль. Потому долгожитель. И сегодня еще ко мне подходят зрители, коллеги и поздравляют, говорят – как будто премьера.

– Сегодня вновь зазвучали голоса, заявляющие о кризисе оперетты, о том, что ее нужно спасать, то есть – осовременивать? А как вы относитесь к таким «советам»?
– Сегодня много говорят: для того чтобы продлить опереточной музыке жизнь, она должна зазвучать по-новому, в ритмах и стиле, близких сегодняшнему зрителю. Практические примеры этого мы видим и на сцене Московской оперетты, когда, предположим, тончайшую музыку Легара превращают в некое подобие джаза. Может быть, кому-то это и нравится, но я этого не приемлю. Хотя я считаю, что оперетта как вид искусства может иметь самые разные жанровые воплощения. Но для этого надо брать в постановку соответствующие, другие, оригинальные произведения. Мы играли «Сирано де Бержерака» – это тоже был музыкальный спектакль, а по жанру – драма, «Вестсайдская история» – музыкальный спектакль и – трагедия. Есть лириче-ские комедии, комедии остросюжетные… Наша последняя премьера, спектакль «Джейн» – мелодрама. У нас получился интеллигентный спектакль, без дежурных хохм, без сомнительных реплик. И когда актеры через некоторое время начали подбрасывать в текст что-то в этом духе, я им сказала: ребята, давайте оставим хотя бы один спектакль без этого. Хорош он или плох, но у него есть свой стиль, своя интонация.

– Расскажите, пожалуйста, о вашей последней работе. На мой взгляд, «Джейн» – это ис-тория, которая очень подходит вашему сценическому облику. «Джейн» – это история женщины, которая, несмотря на испытания временем и жизнью, сохранила обаяние молодости, искренность. Качества, которые помогали ей встретить, в конце концов, и настоящую любовь.
– «Джейн» создавалась так же, как и «Джулия Ламберт». И если в основе «Джулии» – известный роман Сомерсета Моэма «Театр», то «Джейн» – это маленькая новелла того же автора. Пьеса по этой новелле была написана еще три года назад, музыку написал Анатолий Львович Кремер. История постановки сложна – нас преследовали болезни. Автор пьесы, Владимир Зеликовский, ставший нашим первым постановщиком, серьезно заболел и уехал лечиться. Потом заболела я, и из-за моей болезни премьера дважды переносилась. Появились новый режиссер, балетмейстер, за пульт оркестра встал сам композитор, и почти за месяц был создан практически новый спектакль. Режиссер Сергей Кутасов просто все перевернул, не знаю, как ему это удалось. Балетмейстер Суворова сделала несколько очень удачных новых номеров. И мне кажется, у нас в этом спектакле потрясающий сценограф – Виктор Архипов. Занавес только открывается – и зал аплодирует декорациям. Но главное, что меня радует в «Джейн», – это музыка. Вообще последние 25 лет моей сценической судьбы связаны с именем Кремера. Для меня им написаны «Эспаньола», «Катрин», «Джулия Ламберт» и вот теперь «Джейн». На этот раз композитор не просто учитывал, а даже превысил мои вокальные возможности. И это очень помогает мне.

– Как вам помогает зал, зрители? Есть ли у вас свои приметы, особые артистические приемы на сцене?
– У меня есть примета: никогда не даю взаймы денег перед спектаклем. А вот приемы – это не мое амплуа. Каждый новый спектакль я начинаю заново. В зависимости от музыки, от пьесы у меня, конечно, появляются приемы, которые учитывают и смысл, и стилистику именно этого произведения. У меня есть мои собственные (как и у каждого артиста) данные, которые с помощью режиссера, дирижера, балетмейстера надо использовать максимально интересно.
Единственное, что я твердо знаю, это то, что нельзя поворачиваться спиной к залу. Но я никогда не выбирала места, где лучше слышно. Я знаю, если подавать текст с хорошей дикцией, то публика слышит тебя с любой точки. Я никогда в жизни не работала с микрофоном, это ужасно, что сегодня в практику театра так активно вошли микрофоны. Мне это не нравится. Я люблю живые краски, а микрофон их стирает, он работает скорее как усилитель. И знаете, публика тоже устает от динамиков. На гастролях зрители меня благодарят за то, что я работаю без микрофона. Мне говорят: слышать нормальный голос – это двойное удовольствие. А если порадуешь зрителя, он отплатит тебе сполна. В театре все бывает – шлепнешься так, что потом ходить не можешь. Или вот у меня был случай: я играла Джулию Ламберт – и вдруг пропал голос. Совершенно пропал. Верха я еще спела, а низы не могу. Но зал в финале сцены кричал «спасибо» – что не бросила, не ушла. В театре это очень важно – контакт с залом, надо сразу же, с момента первого своего появления «зацепить» зрителя. И когда это удается, всевозможные дополнительные, в том числе и технические, эффекты совсем не кажутся такими уж жизненно необходимыми.

– Вы сыграли, наверное, более 50 ролей. Для многих зрителей вы – воплощение оперетты, но тем не менее сегодня вы больше не играете в классической оперетте.
– Классическая оперетта – это прежде всего пара молодых влюбленных. Это уже не для меня, а роль комической старухи мне еще пока никто не предложил. Да, в свое время я играла классику: дважды в «Фиалке Монмартра» – и Виолетту, и Нинон, Анжель в «Графе Люксембурге», Адель в «Летучей мыши», другие роли. Но в основном в молодые годы я переиграла, наверное, весь так называемый «советский репертуар», хотя среди тех ролей были и такие, о которых не особенно хочется вспоминать. Но значительно больше оказалось ролей интересных, и я благодарна тому времени за них. Сегодня мою артистическую жизнь продлевают музыкальные спектакли, написанные Анатолием Кремером. Я могла бы сидеть годами и ждать чего-то, но благодаря ему у меня есть Катрин, Джулия, Джейн.

– А самая любимая роль?
– Самая любимая, как правило, – последняя. Сегодня это Джейн.

«Музыкальная жизнь», 2000 г., № 2, стр. 15 – 17.

P.S. Большое спасибо Наблюдателю за предоставленную статью!

Назад