Народная артистка СССР Татьяна Шмыга: «Вы знаете, где находится Театр оперетты?»

Мы встретились с Татьяной Ивановной в дни нового года. Она только что отметила юбилей и готовилась к торжественному творческому вечеру, который собиралась устроить 25 января — в Татьянин день. Казалось бы, беседа должна получиться легкой и занимательной… Однако от проблем насущных уйти не удалось. Когда мы договаривались о встрече, Татьяна Ивановна спросила: «Вы знаете, где находится Театр оперетты?»

— Неужели вы думаете, что кто-то может этого не знать?

— Еще бы! Очень часто ко мне приходят люди, которые не только меня не видели ни в одном спектакле, но и вообще понятия не имеют, что есть такой Театр оперетты. А ведь в театре много молодых замечательных актеров. Голоса! В репертуаре есть театрализованный концерт «Большой канкан». В нем принимают участие все артисты труппы. Каждый раз смотрю и удивляюсь — в одном театре такое собрание! Когда, очень редко, появляются телевизионные концерты, зрители не верят, что бывает такое зрелище. Вы не представляете, прием сумасшедший! Аншлаг! Это отрадно.

— А нравится ли вам мюзикл как жанр?

— Я к нему отношусь хорошо. Сама играла! До сих пор помню увиденный в Париже 25 лет назад мюзикл «Mayflower». Он о первых переселенцах в Америку. Это удивительное, незабываемое зрелище, потрясающий спектакль. Но такое бывает только тогда, когда сделано на профессиональной основе, когда играют профессиональные артисты. Конечно, есть и у нас профессионалы. Но их, на мой вкус, очень мало.

— Есть ли в оперетте что-то особенное?

— В оперетте есть обыкновенные или чуть-чуть приподнятые над землей человеческие чувства. Не одни же канканчики… На нашей сцене идут не только комедии, как знаменитая «Летучая мышь», но и драмы, и романтические трагедии, и фарсы. «Сильва» — самая настоящая мелодрама.

— История музыкального театра не знала еще такого удивительного творческого долголетия — 50 лет на сцене…

— Да, я пою уже более полувека. Пришла в театр, когда было 25. А сейчас мне… 75.

— В чем же секрет?

— Секрет прост. Надо трудиться, не останавливаться, тренировать и беречь голос. Я всю жизнь работаю по одной методике. Вначале с педагогом ГИТИСа Дорой Борисовной Белявской, затем с ее дочерью — Мариной Никольской, профессором Щепкинского училища. До сих пор обязательно занимаюсь два раза в неделю. Когда необходимо, работаю с концертмейстером каждый день.

— Возможен ли сейчас у оперетты такой оглушительный успех, как, например, в свое время был у «Бала в Савое» Абрахама?

— Почему бы и нет?! Если будет интересная постановка… У «Бала», к сожалению, судьба оказалась печальной. Его очень быстро закрыли. А успех был действительно невероятный. Оглушительный! Что творилось на площади Маяковского! Словами не передать. Толпы народа! Конная милиция! Видимо, такой ажиотаж вокруг постановки и обеспокоил высокое начальство. На одном из спектаклей появился министр культуры, тогда им был Михайлов. Он вынес веселой, изящной оперетте приговор — идеологически вредная. Объяснил примерно так: «У нас после войны народ все еще живет скромно, у людей нет самого необходимого, ходят в телогрейках, а у вас тут все во фраках, в вызывающе шикарных костюмах…»

— Татьяна Ивановна, давайте немного отойдем от грустного. Хочется верить в лучшее. Приближается ваш юбилейный творческий вечер. Как и прошлый, он пройдет как «Татьянин день»?

— Нет. Наш замысел был замечательным, но в сентябре Татьяна Доронина, когда отмечали ее день рождения, объявила о намерении провести в 2004 году свой «Татьянин день». Мы подумали и решили, что для одного города двух Татьян многовато. Возникли сложности и с площадкой. Ну, ничего! Проведем творческий вечер в пятницу, 23 января. В стенах родного Театра оперетты.

— Свою книгу вы назвали «Счастье мне улыбалось». А из чего складывается счастливая судьба в профессии? Что должно произойти? Должно повезти с учителями? С театром? С режиссерами? С партнерами? Наконец, с ролями?

— Безусловно. Причем и с тем, и с другим, и с третьим… Но прежде всего должна быть школа. У меня, например, очень хорошая и драматическая, и вокальная. Наверное, из-за этого я и пою так долго на сцене. Педагоги были замечательные! Не просто профессионалы, а Личности. Руководителем нашего курса был Иосиф Михайлович Туманов, крупнейший режиссер, человек-гигант. Преподавали актеры Николай Федорович Титушин, Аркадий Григорьевич Вовси и режиссер Сергей Львович Штейн… Самое интересное, что я чуть было не ушла из училища им. Глазунова на первом курсе. Остановил меня наш педагог актер Театра имени Моссовета Константин Константинович Михайлов: «Таня, вы что, подали заявление? Деточка, вы сами не понимаете, что делаете! Вы должны остаться!» Я, конечно, в слезы: «У меня ничего не получается! На этюдах все что-то придумывают, а я что ни придумаю, мне кажется такой ерундой…» В итоге он запретил мне даже думать об уходе, занимался со мной дополнительно.

— Повезло?!

— Да! Ведь очень важно вовремя подать руку начинающему. Также и с театром. Судьба моя решилась в один момент. Туманов просто неожиданно объявил, что берет меня в свой театр, и не во вспомогательный состав, а сразу в основной. Вот так! Играла из премьеры в премьеру. Жизненный парадокс: и когда училась в училище, и когда наш курс перевели в ГИТИС, мечтала об одном — быть камерной певицей, а стала артисткой музыкального театра. Оперетты!

— Вы много играли в советских опереттах, это что-нибудь принесло вам в профессиональном плане?

— Всякая работа — опыт. Чем хуже пьеса, тем играть в ней труднее. Мобилизуются все актерские силы. Ведь все-таки стараешься как-то выкарабкаться. Тогда работала установка отображать современную жизнь. Вот ее и отображали. И я, например, играла Саню-трактористку в «Первой любви» Милютина (другое название «Любаша». — А.А.). Помню, как мне по роли все время надо было лазать под трактор, конечно, фанерный, что-то там чинить.

— Виолетту из «Фиалки Монмартра» Кальмана вы всегда называете очень нежно — Фиалочка...

— Конечно! Ну что вы!.. Фиалочка… А как же еще?! Это моя первая настоящая роль. Я сама тогда была еще совсем молоденькой девочкой… Игра-а-ла! Музыка Кальмана потрясающая! Одно из лучших его произведений. Думаю, почти опера. Она близка к «Богеме» Пуччини. И не столько по тематике, сколько по лирическому настрою. Даже чувства там более естественные, чем в простой оперетте. Да и как можно не любить эту нежную, доверчивую, трогательную в своей первой, безответной любви простую парижскую девушку, продавщицу цветов? Репетировал с нами Григорий Ярон. Он любил пошутить, рассказать смешную историю. Но дистанция чувствовалась. Помню, когда у меня начались проблемы со зрением и пришлось носить очки, увидев меня, Ярон сказал: «Ну-у-у! Ученый мир пришел в оперетту…» Впоследствии благодаря врачам-кудесникам из клиники Краснова мне удалось отказаться от очков.

— К сожалению, записи, где вы в образе Виолетты, сегодня на телевидении не увидеть, а вот зажигательная «Карамболина», как мне кажется, срослась с вами…

— Да, действительно. Через много лет там же, но уже в другой постановке я сыграла Нинон. Ее искрометная «Карамболина» затмила мою скромную Фиалочку. И сегодня, какую бы передачу ни ставили обо мне, обязательно прозвучит «Карамболина». Иногда думаю: неужели за всю жизнь я ничего другого не сделала?! Кстати, в последней новогодней передаче, снятой для канала «Культура», я опять-таки исполнила этот номер.

— А как так получилось, что в вашем послужном списке не оказалось ни Сильвы, ни Ганны Главари из «Веселой вдовы»?


С Леонидом Броневым...

— Нет никаких интриг. Просто я сама не соглашалась на эти роли. Считала, фактура моего голоса не подходит для них. Здесь голос нужен покрупней. Но в концерте «Большой канкан» я все-таки спела одну из арий Сильвы с Герардом Васильевым. Я вообще всегда была трусихой. И сегодня, пока гримируюсь, руки дрожат.

— Неужели со временем не приходит чувство уверенности?

— Нет. Думаю, перед выходом волнуется любой артист. Я так и не привыкла ни к репетициям, ни к сцене.

— У артиста за годы выхода на сцену складывается определенный ритуал. Хмелев, например, обязательно долго мыл руки… А у вас есть что-то свое, особенно значимое?

— Я молюсь. Молюсь.

— В последнее время вы играете исключительно в постановках драматических режиссеров — «Джулия», «Катрин», «Джейн»…

— Уже 25 лет для меня пишет музыку только мой муж Анатолий Львович Кремер. И это настоящая удача. Исполнителям есть что петь и что играть. Оперетты получаются успешными. Идут много лет. Как, например, «Катрин» и «Джейн». Да и «Джулия» (оперетта по роману Моэма «Театр». — А.А.) не так давно исчезла из репертуара. Не знаю точной причины, но постановка была мне дорога и публика очень хорошо ее принимала…

— Насколько тесно, на ваш взгляд, в артисте сопряжено актерское и человеческое?

— Трудно сказать. У кого какой характер. Мне больше по душе те, кто охраняет от посторонних, от суеты свой мир, мир близких им людей…

— Как быть актеру, если ему предлагают заманчивую роль, но она отталкивает, полюбить ее не удается?

— Не играть. Я когда-то снялась в телефильме «Свидание назначила Татьяна Шмыга». К сожалению, пленка пострадала. Его не показывают. Хотя, несмотря на дефект, при сегодняшнем техническом оснащении была бы возможна реставрация. Нет, наверное, желания ни пленку отреставрировать, ни доставить зрителям удовольствие — показать хороший фильм по телевидению. А жаль! У меня там были замечательные партнеры. На «свидание» пришли Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Александр Ворошило, Михаил Лавровский, Юрий Соломин… Был и Леонид Сергеевич Броневой. Мы с ним исполняли отрывок из мюзикла Германа «Хелло, Долли!». Эпизод получился замечательным. В те годы Броневой, казалось, навсегда в народном сознании так и останется Мюллером, у которого все под колпаком. А он появлялся элегантный, в совершенно «немюллеровском» костюме в полоску, обаятельный и вальяжный. Так вот он пел: «Ведь нам нельзя, Долли,// Навязать роли,// Если нам с тобой//Она не подойдет». Думаю, это ответ.

— Театр оперетты всегда славился умением актеров импровизировать. А сейчас на сцене вы часто сталкиваетесь с этим?

— Только таким самородкам, как Ярон и Володин, была под силу точная импровизация, совпадающая с драматургией, уместная по данному решению сцены, роли. Простые же хохмы, как принято их у нас называть, есть и сейчас. Но это совсем иное.

— Вы всегда в блистательной форме. Откуда вы черпаете силы, чем подзаряжаетесь?

— Я считаю для себя очень важным дом. Мой дом, в который я всегда иду с радостью. Также, думаю, важна любовь. И тот, кого не посетило это чувство, наверное, напрасно прожил жизнь.

— Вы появляетесь на сцене в удивительных нарядах, костюм для вас имеет огромное значение. Вы принимаете участие в его создании?

— Конечно. Это же часть образа, определенное настроение… Безусловно, многое зависит от фантазии актера, но главное — какой художник по костюмам. Мне повезло. Долгие годы со мной была Риза Осиповна Вейсенберг. Каждый раз удивлялась, как малыми средствами ей удавалось достигнуть необходимого эффекта. Это сейчас выбор всевозможных тканей: покупают и по три, и по четыре тысячи долларов. А раньше? Простая марля, дешевый шелк, который непременно мялся, иногда крепдешин. Недорогой материал так крахмалили, что казалось — платье сшито из органди. Из мехов был только кролик. Но этот самый обычный кролик в руках художника превращался в шикарный мех. До сих пор перед глазами — костюмы, сшитые для «Поцелуя Чаниты» и для «Цирк зажигает огни»… Когда в роли Глории я выходила в белом в черную полоску наряде с красной юбочкой, в маленькой шапочке, в зале начинались аплодисменты. А какое сшили платье для номера «Двенадцать музыкантов»! Черное бархатное с большими золотыми кругами и с нижней разноцветной юбкой. Кружилась — была настоящая радуга. Чудо! Но на примерках приходилось трудно. Выстаивала по 5—6 часов. Все просчитывали до мелочей. Актрисы меня и сейчас спрашивают: «Почему у вас такие красивые платья?» Отвечаю: «Ну так, деточка моя, стоять надо. Не можешь?! Терпи. Выдерживай!»

— Значит, готовятся театральные костюмы практически как горнолыжное снаряжение?

— Почти. Очень обидно, когда бывают накладки. Недавно играли «Большой канкан». У меня был номер из «Гусарской баллады». Я — изящная Луиза Жермон. Выезд на сцену в карете. На мне шикарное белое-белое платье. И вдруг, представляете, смотрю… Платье сзади все черное. Черное!.. Декорации у нас хранятся на улице. Слякоть! Карету мою не подготовили, не протерли. В итоге, конечно, и костюм, и настрой испорчены.

— Вы родились 31 декабря. Как успеваете отметить сразу два праздника?


...и Юрием Соломиным

— В детстве меня быстренько поздравляли, и все остальное время отводилось встрече Нового года. Этот день был для меня самым радостным, торжественным… Часа за два до наступления Нового года у нас в доме обязательно появлялась живая елка, и мы спешно ее наряжали. Игрушек тогда в магазинах не было. Так что мама заранее мастерила их сама. Правда, что-то оставалось и от прежних времен. На елке были и конфеты, и орехи, и мандарины… До сих пор помню, как удивительно в доме пахло свежей хвоей и лесом… Сейчас же мы садимся за стол часов в десять и до двенадцати меня поздравляют, хвалят. Поздравляем друг друга и, конечно, обязательно провожаем старый год. А после двенадцати уже идет новый год.

— А гости приходят?

— Конечно. За годы произошел какой-то отбор. И у нас собирается приблизительно одна и та же компания самых-самых близких друзей.

— У вас есть какое-нибудь заветное желание?

— Еще хочется поиграть, хочется, чтобы появился какой-то новый спектакль. Хочется, чтобы и я и муж были здоровы. Не могу сказать определенно, но хотелось бы чего-то очень-очень хорошего и интересного.

Беседовала Александра Алешина
("РОДНАЯ ГАЗЕТА" № 3(38), 23 января 2004 г., полоса 19)

Назад